БИБЛИОТЕКА / Статьи и монографии

// Проблема смысла в науках о человеке (к 100-летию Виктора Франкла): материалы международной конференции / под ред. Д.А.Леонтьева. М.: Смысл, 2005. С. 36-49.

              Что важнее — смысл жизни или жизнь смысла?   
А.Вознесенский

              

  За последние десятилетия понятие смысла, не в последнюю очередь благодаря подвижнической работе Виктора Франкла, стало одним из наиболее расхожих понятий в психологии и других гуманитарных науках как у нас в стране, так и на Западе. Это слово сейчас очень резонирует с массовыми умонастроениями, обладает специфической притягательностью (см. статью А.И.Сосланда в данном сборнике) одновременно и для академических ученых, и для психологов-практиков, и для широкой аудитории. Целый ряд психологических направлений и сообществ, вышедших за рамки основной линии развития «объективной» психологии в XX веке — экзистенциальная и феноменологическая психология, культурно-историческая и деятельностная психология, диалогическая психология, психология личностных конструктов, позитивная психология, психология саморегуляции — опираются на понятие смысла как на одно из центральных, хотя от более или менее общепринятого определения смысла мы по-прежнему далеки. Вместе с тем значимость и актуальность проблемы смысла уже не нужно доказывать, как это было всего лишь 10-15 лет назад.

  Задача данной статьи — наметить ряд векторов, раскрывающих новые аспекты проблемы смысла, привлекающие внимание исследователей в самое последнее время. Они позволяют, с одной стороны, раскрыть новые грани проблемы смысла, а с другой, все более утверждают понятие смысла как центральное понятие современной философской антропологии и психологии личности, связывающее воедино целый ряд разнородных контекстов человеческого существования. Как будет показано ниже, смысл обретает вид все более интегрального и полиморфного понятия, не удерживающегося в жестких границах и постоянно изменяющегося, включенного во взаимодействие с другими смыслами и путешествующего по смысловым мирам.

От смысла к смысловой регуляции

  З.Фрейд (1913) первым показал, что любое наше действие неслучайно, имеет определенный смысл. А.Адлер ( Adler , 1980) обнаружил, что люди живут в мире смыслов, которые управляют их действиями. В.Франкл (1990) открыл, что мы стремимся в первую очередь к поиску и реализации смысла. А.Н.Леонтьев (1972) зафиксировал несовпадение объективного значения и личностного смысла наших действий и их предметов. Но что такое смысл с психологической точки зрения? Не только разные авторы понимают его абсолютно по-разному, но и у одних и тех же авторов, например, З.Фрейда или А.Н.Леонтьева, встречаются на первый взгляд плохо стыкующиеся между собой формулировки. Смысл – это «вершинная», «низовая» или «глубинная» структура, он в мире или в психике, в сознании или деятельности, он устойчив или текуч, он один или их много? Строго говоря, понятия, понятия «смысл» не было до недавнего времени — за этим словом стоял скорее «синкрет» в терминах Выготского или эвристическая метафора — и с моей стороны было бы излишней смелостью утверждать, что оно есть сейчас, хотя я занимался решением задачи построения непротиворечивой онтологии смысловой реальности на протяжении около 20 лет, обобщив результаты этой работы в монографии «Психология смысла» (Леонтьев Д.А., 1999).

В этой работе я стремился показать, во-первых, что не существует отдельного объекта под названием «смысл», который можно было бы точно определить. Есть некоторая смысловая реальность, которая проявляет себя в разных формах, в разных структурах, на разных уровнях психики и регуляции деятельности. Как грибы являются порождениями одной грибницы, которая простирается далеко и связывает между собой много разных грибов, вылезающих на поверхность, так и конкретные смысловые феномены — смыслы, мотивы, установки и так далее, — только частные случаи проявления единой смысловой «грибницы», роль которой выполняет система смысловых связей, пронизывающая все отношения индивида с миром.

Вторая идея, которая позволила заметно продвинуться, заключалась в том, что невозможно понять ничего про смысл и понять, зачем вообще нужно понятие «смысл» в психологии, если ограничиться изучением только психологической реальности – сознания и деятельности. Так же, как нельзя понять природу грибов, не закапываясь в землю, а ограничиваясь только поверхностью, на которую они вылезают, так и чтобы понять, что такое смысловые явления, пришлось покинуть почву собственно психологии и залезть в чисто философскую область, попытавшись понять, как строятся отношения человека с миром. Не обращаясь к этой сложной реальности отношений человека с миром, мы не поймем природу смысловых явлений, не сможем, скажем, найти отличий смысла от эмоций. Поэтому в работе был сформулирован принцип бытийного опосредования: любые изменения смысла – они как бы связаны с реальным изменением отношений человека с миром.

Третья идея заключалась в связывании понятия смысла с понятием регуляции и саморегуляции. Принимая саморегулируемый характер человеческой деятельности как нечто, не нуждающееся в дальнейших доказательствах, мы можем дать ответ на вопрос о смысле смысла, зачем нужен смысл как механизм человеческой жизнедеятельности, какую целесообразную функцию он выполняет. В теории В.Франкла, как и в ряде других теорий (А.Адлера, К.-Г.Юнга, Дж.Ройса), смысл рассматривался как «вершинное» образование, высший ориентир человеческого поведения. В ряде других общепсихологических теорий (А.Н.Леонтьева, Ж.Нюттена, Дж.Келли и др.) смысл выступал, напротив, как сравнительно элементарный универсальный механизм, присутствующий на разных уровнях и в разных звеньях человеческого поведения и познавательной активности. Парадоксальным образом смысл во втором, менее «возвышенном» понимании оказывается намного более важным объяснительным понятием, чем в первом. Ведь любая система регуляции подразумевает три элемента: объект регуляции (его параметры, подлежащие регулированию), критерий регуляции (которому должен соответствовать объект) и механизмы управления, обеспечивающие возможность коррекции объекта в соответствии с критерием. В первом из двух упомянутых пониманий смысл выступает как критерий регуляции, во втором — как механизм управления. Мы можем поменять критерий — при этом вся система начнет двигаться в новом направлении, но на прежней основе. Если же мы поменяем механизмы управления, вся система изменится. В бунте Адлера против Фрейда наименее существенным моментом была замена либидо на стремление к превосходству и компенсации в качестве ведущей движущей силы; гораздо более принципиальной была замена им причин, находящихся в прошлом, на цели, локализованные в будущем. В теории Франкла стремление к смыслу было введено и убедительно обосновано как регуляционный критерий , в ряде других теорий (в наиболее развернутом виде — в теории А.Н.Леонтьева) оно было введено для описания механизма регуляции , присущего лишь человеческому поведению.

Осмысление собственных действий и объектов мира в интенциональном контексте, в контексте их места, роли и значимости для индивидуальной жизни, придает человеческой жизнедеятельности новое качество. Смысл — это гораздо больше, чем высший интегральный регулятор человеческой жизни, задающий ее направленность; смысл — это регуляторный принцип человеческого поведения, принцип регуляции поведения человека его жизненным миром как целым, отсутствующий на более низких ступенях эволюции. Он может занимать разный удельный вес по отношению к другим регуляторным принципам; меру смысловой регуляции поведения человека по сравнению с другими формами регуляции можно рассматривать как меру человечности. В упомянутой работе (Леонтьев Д.А., 1999) рассмотрены параметры индивидуальных различий, характеризующих развитость смысловой регуляции и показано, что все эти параметры обнаруживают значимое снижение у преступников, которых можно рассматривать как группу, характеризующуюся снижением смысловой регуляции, то есть дефицитом человечности при отсутствии психической патологии в традиционном ее понимании.

 

От жизненного смысла к экзистенциальному.

  Распространенной ошибкой является отождествление любого разговора о смысле и его изучения с экзистенциальным подходом. Это, конечно же, не так, что видно уже из обзора всевозможных трактовок смысла (Леонтьев Д.А., 1999). Пафос той работы, помимо введения представлений о смысловой регуляции и «грибнице» смысловых связей, заключался в демонстрации механизмов детерминации жизнедеятельности человека его жизненным миром, смысловых по своей природе. Вместе с тем жизнедеятельность человека не полностью обусловлена его жизненным миром; человек способен выходить за рамки этой детерминации. На определенном уровне правомерно говорить о вмешательстве субъекта в его жизненный мир, причем смыслы не столько служат ориентиром в этом, сколько наоборот, трансформируются под влиянием этого вмешательства. Жизненный смысл, определяемый жизненным миром, служит динамической адаптации «изменяющейся личности в изменяющемся мире» (Асмолов, 1990), но все же адаптации; этот смысл может быть статичным, заданным, завершенным, навязанным. Я воспринимаю его как нечто само собой разумеющееся, данное или заданное мне, не являюсь его подлинным субъектом, не стою к нему в экзистенциальном отношении, которое давало бы мне возможность определения по отношению к этому смыслу, его принятия или отвержения. Он выступает для меня скорее как необходимость, чем как возможность, скорее как «пленка», на которой записана определенная программа поведения, чем как живой процесс, постоянно изменяющийся и никогда не равный самому себе (Bugental, 1991), скорее как что-то объективное или объективированное, внешнее по отношению ко мне и ощущаемое мною как что-то независимое от моего отношения, чем как субъективное, мною порождаемое или выбираемое моей субъективной причинностью.

  А.Лэнгле вводит в этой связи разведение экзистенциального смысла и онтологического смысла, которые слиты в теории Франкла. ( L a ngle , 1994; 2004). Развивая определение Франклом смысла как возможности на фоне действительности, Лэнгле определяет экзистенциальный смысл ак «наиболее ценную из возможностей ситуации» (1994, с.17). Исходным пунктом любого экзистенциального анализа выступает сам субъект. Поэтому экзистенциальный смысл выступает по отношению к нему не как требование, а как нечетко различимый след, указывающий личности дорогу (ср. смысл как след деятельности у Е.Ю.Артемьевой (1999)). Он предполагает активность со стороны личности, в том числе активность в отношении к нему ( L a ngle , 1994, с.18). Онтологический смысл, напротив, отличается упорядоченностью, определенностью, императивностью, тотальностью; его редуцированным вариантом выступает цель. Различение экзистенциального и онтологического смысла проявляется, в частности, в отношении к неустранимому страданию — облегчение приносит признание невозможности понять его конечный онтологический смысл благодаря освобождению от императива верить, когда возможности веры исчерпаны. Это различение связано и с одной из ключевых идей учения Франкла о смысле: мы не должны задавать вопрос, в чем смысл жизни (в этом случае речь шла бы об онтологическом смысле), наоборот, жизнь задает нам этот вопрос, а мы должны на него отвечать, но не словами, а действиями (Франкл, 1990, с.190). Такой «экзистенциальный поворот» выводит нас на экзистенциальный смысл, которого еще пока нет; он «ждет», пока будет найден и реализован ( Frankl , 1981, S . 88).

  Постановка вопроса об экзистенциальном смысле возможна только после выхода на уровень самодетерминации, осознания возможностей и ответственности за их принятие или отвержение, за личностный выбор. На этом уровне я не могу принять решение о принятии или отвержении исходя из внешних, объективированных критериев; мой выбор носит осознанно субъективный и тем самым ответственный характер, сопряжен с принятием риска и неопределенности. Смысл — прежде всего смысл возможностей, смысл альтернатив, — не обладает на этом уровне завершенностью и однозначностью, не получает завершенной формулировки и не несет мне никакого однозначного послания, не дает никаких гарантий. Он становится элементом пространства возможностей, опосредующим мой выбор и вложение мною себя в выбираемые действия.

Иллюстрацией идеи экзистенциального смысла служит притча о том, как сообразительного ученика спросили, что для его учителя самое важное в жизни. «То, что он сейчас делает», — ответил ученик ( L a ngle , 2004, S .408). Экзистенциальный анализ приводит нас от априорного смысла к актуальному осмыслению.

 

От смысла жизни к осмысленной жизни

 

Как было отмечено выше, высший смысл, или смысл жизни, выступающий как высший критерий регуляции и объект основополагающих стремлений человека менее значим с точки зрения понимания человека, чем более низкоуровневые смысловые механизмы, регулирующие всю человеческую жизнедеятельность. Последние пронизывают все виды и формы жизнедеятельности людей, как направленные к высшему смыслу, так и влекомые самыми примитивными побуждениями. Смысл жизни же выступает скорее не как общепсихологическое объяснительное понятие, сколько как понятие, соотносимое с индивидуальными различиями; наличием высшего смыслового ориентира может похвастаться не каждый, и при всем том несомненном немалом влиянии, которое оказывает на жизнь человека наличие смысла и количественная мера осмысленности, жизнь в отсутствие смысла не только возможна, но и весьма распространена.

Смысл жизни также разные авторы рассматривают под разными углами зрения. В одних случаях его понимают как субъективный конструкт, отождествляют с жизненной целью, формулируемой в сознании (Франкл, 1990). В других случаях под ним понимают объективную направленность жизни, существующую вне и помимо любого осознания и доступную для познания внешним наблюдателем ( Adler , 1980). В третьих случаях его рассматривают как преимущественно эмоциональный феномен, чувство включенности и богатства жизни, переживание ее осмысленности ( Csikszentmihalyi , 1990).

На самом деле все три аспекта смысла жизни — субъективный образ цели, объективная направленность и эмоциональное переживание включенности и осмысленности — представляются одинаково важными и неотделимыми друг от друга. Если отсутствует образ цели, но имеются чувство осмысленности и богатства жизни и устойчивая ее направленность, человек может быть по-настоящему счастлив, но при этом плыть по течению, слабо контролируя ход своей жизни. Если отсутствует чувство включенности при наличии двух остальных компонентов, смысл жизни редуцируется к цели жизни, а сама жизнь уподобляется хладнокровно планируемой карьере, утрачивая многое из того, что придает ей смысл и очарование. Теряется также ощущение того, что в жизни мое, подлинное, а что нет — это ее измерение может быть описано в терминах полярности аутентичность—отчуждение. Многие люди живут отчужденной жизнью, иногда под давлением обстоятельств, иногда по причине подавления эмоционального переживания включенности. Если присутствуют и образ цели, и переживание включенности, но объективная направленность жизни расходится с ними, то перед нами прекраснодушный идеалист, неспособный выстроить свою жизнь в соответствии со своими представлениями.

Предложенная трехкомпонентная схема смысла жизни напоминает популярную модель социальной установки, различающую когнитивный, эмоциональный и поведенческий ее компоненты. Важнее, однако, то, что в этих трех аспектах смысла жизни выражается его включенность в три разных системы связей, закономерностей. Эмоциональное переживание осмысленности вписывает смысл жизни в контекст эмоциональных феноменов, поддающихся изучению в традиционной парадигме экспериментальной психологии. Аспект объективной направленности жизни соотносит смысл с более широким и сложным контекстом человеческого бытия-в-мире, требуя уже иного подхода. Наконец, третий аспект, связанный с содержанием образа цели, требует культурно-исторического или диалогического подхода, учитывающего взаимодействие индивидуальных и культурных миров (см. об этом ниже).

В индивидуально-генетическом аспекте, по-видимому, именно объективная направленность жизни и ее эмоциональная осмысленность, а не сам постижимый смысл, являются первичными и наиболее существенными. Действительно, весьма осмысленной может быть жизнь, направленная на поиск смысла, который ощущается как еще не найденный, а иллюзия обретения смысла может сочетаться и с довольно бессмысленными действиями. Это положение перекликается с финалом «Исповеди» Л.Н.Толстого (1983), в котором автор приходит к выводу о том, что «для того, чтобы понять смысл жизни, надо прежде всего, чтобы жизнь была не бессмысленна и зла, а потом уже — разум для того, чтобы понять ее» (с. 147). Осмысление жизни может первоначально носить непроизвольный, непосредственно-эмоциональный характер; далее, с формированием осознанного представления о смысле жизни оно становится произвольным и осознанным; наконец, когда осмысление жизни преодолевает ее жестко определенный образ и становится экзистенциальным, воздающим должное непредсказуемости и изменчивости жизни и ее смысла, его можно, по аналогии с вниманием, назвать послепроизвольным,

Осмысленная жизнь отличается от бессмысленной не только и не столько наличием смысла, но и целым рядом других особенностей. Василий Розанов выражает эту мысль так: «Двоякого рода может быть жизнь человека: бессознательная и сознательная. Под первою я разумею жизнь, которая управляется причинами , под второю — жизнь, которая управляется целью » (1994, с. 21). Действительно, человек, который не задумывается о смысле своих действий, обрекает себя на то, чтобы служить игрушкой внутренних и внешних сил: эмоций и страстей, с одной стороны, давлений, соблазнов и социальных норм, с другой. Потом остается только говорить: «А что я мог сделать?», «Ну я же должен был так поступить», «Все так делают». Человека же, направленный на поиск смысла в своих действиях, в состоянии строить перспективу будущего, конструировать и сравнивать разные варианты поведения, ставить и достигать цели, искать и находить смысл своих действий и своей жизни. Он направлен в будущее и способен делать свой выбор. Тем самым задается базовая альтернатива: либо я строю жизнь на основе осознания возможностей, имеющихся у меня в каждой точке, либо мой ограниченный опыт не позволяет мне видеть возможности и я ощущаю себя не субъектом жизни, а пассивным объектом приложения сил внутри и вне меня; выражаясь словами одной клиентки, пришедшей на прием к психотерапевту, «жизнь меня живет» (И.Подчуфарова, личное сообщение).

Наиболее четкая теоретическая концептуализация этого различия представлена в теории личности С.Мадди ( Maddi , 1971; 1998), который различает три класса человеческих потребностей: биологические, социальные и психологические. К последним он относит потребности в символизации, суждении и воображении, характеризуя эти три процесса как разные пути поиска смысла. Если биологические и социальные потребности у человека преобладают, а психологические слабо развиты, личность движется конформистским путем развития; человек воспринимает себя как воплощение биологических нужд и социальных ролей и живет сообразно им; он не может дистанцироваться от потока своей жизни, и на первом плане у него общее с другими людьми. Если же психологические потребности доминируют над биологическими и социальными, развиваются воображение, суждение и символизация, у личности формируется внутренний мир, жизненная философия, пространственная и временная перспектива, он в состоянии отнестись к собственной жизни — Мадди называет такой путь личностного развития индивидуалистским, когда человек ориентирован на смысл и может выбирать, принимать собственные решения.

Таким образом, бессмысленная жизнь (конформистский путь развития) — это жизнь, замкнутая в себе, не связанная с жизнями других людей, с социальными группами, с человечеством; в ней отсутствует перспектива за пределами актуального «здесь и теперь», отсутствует осознание; она определяется причинами, отчуждена (не воспринимается как «моя собственная») и мотивирована нуждой, необходимостью. Осмысленная жизнь, напротив, соотнесена с чем-то бОльшим, она имеет перспективу, осознана и управляется преимущественно целями, которые мы сами себе ставим; она аутентична и управляется возможностями. Смысл позволяет нам существовать в поле свободно выбираемых нами возможностей, а не действующих на нас механических сил, хотя немалая часть жизни даже наиболее развитых людей протекает на субчеловеческом уровне, управляемом причинными механизмами.

 

От личностного смысла к межличностному смысловому полю

 

Как уже было отмечено, смысл характеризует место и роль чего-либо в контексте жизненного мира субъекта; тем самым, смысл необходимо задается миром. Именно контекст жизненного мира придает смысл чему-либо, в том числе самой жизни. Чтобы определить смысл для меня любого объекта, действия или события, я должен определить его место в жизненном мире, охватывающем не только фактически наличное, но и возможное, то, что может быть, и желательное, что должно быть. Чтобы изменить смысл, я должен найти новый контекст, расширив представление о том, что есть, может быть и должно быть.

Мир есть только у человека, причем у каждого человека свой; тем не менее, эти индивидуальные миры взаимодействуют между собой, они открыты друг другу, хотя степень этой открытости может различаться. Можно говорить и об общем мире, являющемся пересечением множества индивидуальных миров. Еще Гераклит говорил, что бодрствуя, мы находимся в едином общем мире; однако, во сне, под влиянием страсти или в опьянении каждый из нас отворачивается от общего мира и уходит в свой частный мир (Бинсвангер, 2001, с. 314).

В традиционной естественнонаучной парадигме мы рассматриваем человека как конкретный объект, монаду, замкнутую в определенных границах и обладающую некоторыми свойствами. Манифест этой парадигмы в психологии - дифференциальная психология В. Штерна (1998): у человека есть много разных свойств, проявлений, их надо тщательно обмерить, изучить, описать, сопоставить с другими людьми и т.д. Даже если мы используем средства самоотчета и интроспекции, при этом мы все равно рассматриваем человека как замкнутое в себе существо, лишь обладающее дополнительными речевыми средствами, с помощью которых он может передать нам дополнительную информацию о себе.

Но традиционная психология индивидуальности не может уловить феномен разомкнутости мира личности и его взаимодействия с другими мирами. Человек обладает не только четрами, мотивами и эмоциональными состояниями, но и содержаниями — значениями, смыслами, символами, понятиями, ценностями, мифами, теориями и др., которые имеют знаковую природу и могут передаваться. С этим процессом мы встречаемся только у человека: у животных нет содержания. Можно сказать: душа есть содержание. В отличие от традиционных переменных, изучаемых психологами, содержания нельзя выявить, если субъект сам не сообщит нам о них.

На уровне содержания мы оказываемся принципиально разомкнутыми друг к другу, способными взаимодействовать в едином общем пространстве. Люди как носители миров, наполненных содержаниями, принципиально разомкнуты по отношению друг к другу и к миру культуры, находятся между собой в постоянном диалоге, в котором содержания циркулируют между личностями и между личностью и культурой, пересекаясь между собой. Когда я пытаюсь в диалоге с собеседником выразить некоторое смысловое содержание, где кончается «мой» смысл и начинается «его»? Когда я читаю книгу, где кончается идея автора и начинается мое понимание? Возможно, именно эти процессы циркуляции смыслов в диалогических взаимоотношениях личность—личность и личность—культура задают и наполняют такую реальность как смысловое поле, значимость которого подчеркивалась последнее время А.А.Леонтьевым (2001).

При традиционном подходе оказывается невозможно понять, что происходит, например, в аудитории во время лекции. Несколько десятков автономных индивидуальностей объединяет в одном помещении обмен содержанием. Лектор и слушатели входят в это пространство со своими определенными содержаниями, со своим внутренним миром, мировоззрением. Лектор излагает на одном уровне слова, на другом уровне - идеи, на третьем уровне - смыслы и ценности. Все это - психологические содержания разного уровня. Лектор «вбрасывает» эти содержания в общее пространство. Содержания, вбрасываемые лектором, по-разному взаимодействуют с тем миром содержаний, с которым пришел в эту аудиторию каждый из слушателей. Но какое-то взаимодействие происходит практически у каждого. Даже резкое отрицание: "нет, это полный бред, это полная ерунда" - также результат взаимодействия содержаний.

В этом же пространстве мы оказываемся разомкнутыми не только друг к другу, но и по отношению к культуре, человеческому миру. В последнее время в литературе (А.Г.Асмолов, Л.Я.Дорфман, А.А.Леонтьев, Д.А.Леонтьев и др.) активно дискутируется идея неклассической психологии (Эльконин, 1989); суть ее заключается в признании того, что психическая реальность существует не только в индивидуальной психике, но и (в объективированной форме) за ее пределами, в объектах материальной и духовной культуры. Индивид усваивает из культуры психологические содержания в ходе своего развития и затем возвращает их вновь в культуру в виде созданных им объективированных продуктов деятельности.

Из культуры мы в основном и черпаем материал для построения наших миров. Заимствование культурных моделей поведения было недавно очень интересно проанализировано в русле культурно-исторического подхода Е.Е.Соколовой (1999). Художественная литература - очень мощный источник заимствования подобных моделей. Сошлюсь лишь на знаменитую повесть Гете "Страдания молодого Вертера", после выхода которой не один десяток людей покончили с собой, обнаружив в книге модель поведения, которой они сочли за благо последовать. Они обнаружили возможность и нашли для себя эту возможность чем-то привлекательной. Даже в психологию часто проникают модели поведения, заимствованные из художественной литературы для иллюстрации каких-то психологических реалий. В психологии существуют такие понятия как синдром Мартина Идена, по имени героя Джека Лондона, который кончает с собой, добившись всех своих целей, потому что больше не к чему стремиться; эффект Полианны, по имени героини известной детской книги Элинор Портер, которая обладала способностью позитивно переинтерпретировать все неприятности, с которыми она сталкивалась, и т.д. Таким образом, смыслы, образующие содержание нашей личности, вычерпываются нами не только из собственного опыта, порождаются не только собственной деятельностью — они также приходят к нам из других смысловых миров.

От смысловой системы — к открытому смысловому горизонту

  Б.С.Братусем (1999) в русле концепции смысловой регуляции и смысловой сферы было введено представление о «смысловой вертикали» — иерархии смысловых критериев, от эгоцентричных до духовных, задающих жизненные ориентиры на разных уровнях личностного развития. Не обсуждая здесь эту модель, хотелось бы акцентировать здесь другое измерение смысловой реальности — горизонтальное, прямо связанное с обозначенным выше неклассическим подходом в культурно-исторической парадигме.

  Разомкнутость смыслового мира личности по направлению к другим смысловым мирам — как других личностей, так и произведений культуры — означает, что я не ограничен моим индивидуальным опытом в качестве источника смыслов, на которые я могу опереться в регуляции своей жизнедеятельности, но обладаю бесконечными по сути возможностями расширения моего смыслового мира за счет других смысловых миров. Вступая с ними во взаимодействие, я могу тем самым раздвигать границы моего мира, открывая для себя все больше и больше возможностей и расширяя ресурсы саморегуляции. В процессах саморегуляции обнаруживаются два противоположных рода процессов, находящихся между собой в отношении взаимодополнения и чередования в виде сменяющих друг друга фаз взаимодействия с миром. Первая фаза — раскрытие , расширение спектра возможностей действия, максимизация потенциальных смыслов, которые может нести в себе ситуация, толерантность к неопределенности, раскрытие потенциала свободы. Вторая — закрытие, сужение спектра возможностей, совладание с их избыточностью через осуществление выбора и переход к реализации, преодоление неопределенности, раскрытие потенциала ответственности. Экспериментально наличие двух дополняющих друг друга и функционально противоположных фаз подтверждается в исследованиях мотивации и воли, основанных на «модели Рубикона» (Хекхаузен, 2003) и в исследованиях типов внимания (Величковский, 2003). Разрыв этих двух фаз и абсолютизация одной из них приводит к неполноценному, однобокому взгляду на человеческое существование: абсолютное познание и понимание, оторванное от выбора и реализации, так же неполноценно, как абсолютная целенаправленность и реализация, оторванная от понимания и осмысления возможностей. Редукция фазы открытости приводит к ригидности и упрощенности жизненного мира, снижению регуляторной роли сознания. Редукция фазы закрытости приводит к тирании «всевозможностности» (Лобок, 1997), к бесконечной и безответственной игре смыслами, изъятыми из контекста собственного бытия в мире.

  К измерению открытости и богатства смыслового мира личности уместно применить понятия горизонтали и горизонта, поскольку взаимодействия между носителями смысловых миров не носят иерархического характера, и даже если один смысловой мир вбирает в себя другой, то это их отношение не определяется в терминах «верх—низ» — оно всегда сохраняет возможность взаимности, и малый мир может так же вобрать в себя больной, как и большой — малый. С другой стороны, динамика этого измерения происходит путем его расширения, что как нельзя лучше описывается метафорой горизонта. Таким образом, с мысловая горизонталь – это плоскость диалога, содержательной открытости людей как носителей внутреннего смыслового мира друг другу и культуре (миру артефактов), а смысловой горизонт — это мера широты, богатства и разнообразия этого мира.

Вертикальное измерение ассоциируется при этом скорее с интеграцией, внутренним переструктурированием и качественным развитием смыслового мира на основе процессов понимания. Наконец, еще одно измерение смыслового потенциала личности, наряду с горизонтальным и вертикальным, — это его связь с действием, отливка в личностные структуры, мера реального воздействия смысла на регуляцию процессов жизнедеятельности.

*   *   *

  В этой статье были коротко намечены несколько новых, нетрадиционных подступов к проблеме смысла, преодолевающих, в частности (хотя не отрицающих) концепцию, изложенную в моей книге «Психология смысла» (Леонтьев Д.А., 1999). Эта концептуальная динамика, по всей видимости, связана не только с развитием авторских взглядов, но отражает и динамику проблемного контекста — статус и популярность проблемы смысла в психологии сейчас намного выше, чем десятилетие тому назад. Вместе с тем оборотной стороной популярности является риск упрощения реальности, со сложностью которой часто не удается совладать. Поэтому основная задача этой статьи — эксплицировав основные неявные проблемы, связанные с понятием смысла, — такие, как смысловая реальность, экзистенциальный смысл, осмысленность, смысловое поле, смысловой горизонт, — по возможности предупредить упрощенное его понимание. Теоретический потенциал понятия смысла неисчерпаем и только начал разрабатываться; этому понятию суждена долгая и продуктивная жизнь.

  

Артемьева Е.Ю. Основы психологии субъективной семантики. М.: Смысл, 1999.

Асмолов А.Г. Психология личности. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1990.

Бинсвангер Л. Экзистенциально-аналитическая школа мысли // Экзистенциальная психология. Экзистенция. М.: Апрель-пресс; ЭКСМО-пресс, 2001. С.308—332.

Братусь Б.С. Личностные смыслы по А.Н.Леонтьеву и проблема вертикали сознания // Традиции и перспективы деятельностного подхода в психологии: школа А.Н.Леонтьева / Под ред. А.Е.Войскунского, А.Н.Ждан, О.К.Тихомирова. М.: Смысл, 1999. С. 284—298.

Величковский Б.М. Успехи когнитивных наук // В мире науки, 2003, № 12.

Леонтьев А.А. Деятельный ум. М.: Смысл, 2001.

Леонтьев А.Н. Проблемы развития психики. 3-е изд. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1972.

Леонтьев Д.А. Психология смысла. М.: Смысл, 1999.

Лобок А.М. Антропология мифа. Екатеринбург: Отд. образов. администр. Октябрьского района, 1997.

Петухов В.В., Столин В.В. Психология: методические указания. М.: Изд-во Моск. Ун-та, 1989.

Розанов В. Цель человеческой жизни // Смысл жизни: антология / под ред. Н.К.Гаврюшина. М.: Прогресс—Культура, 1994, с. 19—64.

Соколова Е.Е. Идеи А.Н.Леонтьева и его школы о поступке как единице анализа личности в их значении для исторической психологии // Традиции и перспективы деятельностного подхода в психологии: школа А.Н.Леонтьева / Под ред. А.Е.Войскунского, А.Н.Ждан, О.К.Тихомирова. М.: Смысл, 1999. С. 80—117.

Толстой Л.Н. Исповедь // Собрание сочинений: В 22-ти тт. М.: Художественная литература, 1983. Т. 16. С. 106—165.

Франкл В. Человек в поисках смысла. М.: Прогресс, 1990.

Фрейд З. Толкование сновидений. M.: Современные проблемы, 1913.

Хекхаузен Х. Мотивация и деятельность. 2 изд., перераб. СПб.: Питер; М.: Смысл, 2003.

Штерн В. Дифференциальная психология и ее методические основы. М.: Наука, 1998.

Эльконин Д.Б. Избранные психологические труды. М.: Педагогика, 1989.

Adler, A. What Life Should Mean to You. London: George Allen & Unwin , 1980 .

Bugental, J.F.T. Outcomes of an Existential-Humanistic Psychotherapy: A Tribute to Rollo May // The Humanistic Psychologist, 1991. vol. 19, 1, 2-9.

Csikszentmihalyi M. Flow: The Psychology of Optimal Experience. New York: HarperPerennial, 1990.

Frankl V. Die Sinnfrage in der Psychotherapie. Munchen: Piper, 1981.

Langle А. Sinn-Glaube oder Sinn-Gespur? Zur Differenzierung von ontologischem und existentiellem Sinn inder Logotherapie // Bulletin der Gesellschaft fur Logotherapie und Existenzanalyse, 1994, Jg 11, #2, S.15-20.

Langle А. Das Sinnkonzept V.Frankls — ein Beitrag fur die gesamte Psychotherapie // Petzold H.G., Orth I. (Hg.) Sinn, Sinnerfahrung, Lebenssinn in Psychologie und Psychotherapie. Bd.2. Bielefeld; Locarno: Aisthesis, 2004. S.403-460.

   Maddi, S. The search for meaning // W. J.Arnold, M. M.Page (Eds.). Nebraska symposium on motivation, 1970. Lincoln: University of Nebraska Press , 1971. P. 137-186.

Maddi, S.R. Creating Meaning Through Making Decisions. // P.T.P.Wong, P.S.Fry (eds.) The Human Search for Meaning. Mahwah: Lawrence Erlbaum, 1998. P. 1-25.