БИБЛИОТЕКА / Эссе
Аутентичность /
01 1970 03
АВТОР:
Пивоваров Роман
Идея аутентичности (подлинности, истинности, неподдельности)
проходит, по сути, красной нитью через большинство, если не все, концепций,
относимых к корпусу экзистенциальной психологии. Тем временем, не во всех
из них она приобретает понятийное оформление или становится термином теории.
Общим местом для экзистенциально мыслящих психологов и философов является
сосредоточенность на актуальном бытии человека в мире, его экзистенции, которую
можно определить как конкретную, биографическую, воплощенную жизнь конкретных
людей, характеризуемых уникальностью и незаменимостью. «Экзистенциальная феноменология
изучает экзистенции в терминах личностного вовлечения в ситуации в мире. Она
направлена на пробуждение к особому способу жизни, обычно называемому аутентичным
существованием (экзистенцией)» [1] . Таким образом, аутентичность – ключевая тема
экзистенциальной психологии.
Возможно, наиболее полное освещение и теоретическую разработку
аутентичность получила у Сальваторе Мадди, который поставил ее в центр представлений
об идеальном развитии личности, и следовательно, в центр идеальных устремлений
терапевта. Анализируя развитие личности, формирование жизненного стиля на
позднем периоде развития молодого человека, С. Мадди выделяет несколько этапов.
Под первым понимается «эстетизм», где освободившиеся от родительского давления
и гнета молодые люди рвутся познать все прелести жизни. Однако не связывая
себя обязательствами, он начинает вскоре чувствовать одиночество и стремится
к совершенству в отношениях, собственных устремлениях и возможностях. Это,
по С. Мадди, второй этап – стиль «идеализма». Наконец, «возникает идеальный
в экзистенциальном смысле стиль жизни – аутентичность, или индивидуализм,
который углубляется всю оставшуюся жизнь» [2] . Это происходит в результате принятия того неудачного
опыта, с которым связано разочарование от несовершенства мира в конце второго
этапа («идеализма»).
В сердцевине экзистенциальной теории личности С. Мадди лежит
различение аутентичного и неаутентичного человека. Под аутентичным человеком
понимается неконформная, но, вместе с тем, ответственная личность. Определяя
аутентичного человека и тем самым противопоставляя ему человека неаутентичного,
С. Мадди отмечает следующиее их характеристики (в т.н. «Двадцати пяти тезисах
экзистенциальной психологии»): «ценности аутентичной личности определены и
нестандартны, а ценности неаутентичной личности размыты и стереотипны», «аутентичная
личность подходит к межличностным отношениям дифференцированно, ищет и рассматривает
разные их варианты, в то время как личность неаутентичная предпочитает не
дифференцировать свои отношения с людьми», «аутентичные люди стремятся к близкому
социальному взаимодействию, неаутентичные предпочитают поверхностные и дистанцированные
отношения», «аутентичные люди активны и оказывают влияние, а неаутентичные
– пассивны и подвержены воздействиям», «мысли и чувства аутентичных людей
носят цельный и планомерный характер, у неаутентичных же – характер фрагментарный
и бесцельный», и т.д. [3]
Знакомясь с этими определениями, содержащимися в «25 тезисах»,
трудно отделаться от желания подытожить высказывания Сальваторе Мадди словами
о том, что есть люди плохие и хорошие; последние и зовутся аутентичными. Действительно,
создается впечатление, что типология личности С. Мадди носит не столько психолого-теоретический,
сколько ценностно-этический характер. Нетрудно заметить, что в образе аутентичной
личности по Мадди заложены чаяния и устремления современной западной протестантско-демократической
культуры мышления и жизни. Многих аутентичных личностей можно встретить в
голливудских кинолентах: это честные, социально-адаптированные личности-герои,
уважающие себя и других, готовые и близким и ответственным отношениям, равно
как и испытаниям судьбы. Первый пример, который приходит в голову, – это герои
американского киноактера Тома Хэнкса. Его герои в кинофильмах «Изгой», «Вам
письмо», «Вечером в Сиэттле», «Зеленая миля» – конечно же, не рэмбо и не терминаторы,
наоборот, люди со слабостями, но знающие и понимающие их, с глубоко индивидуальной
и четко определенной иерархией ценностей, и проч., и проч., и проч. Таковы
герои, пожалуй, во всех фильмах, за исключением, разве что, «Форрест Гампа».
Здесь главного героя вряд ли можно назвать аутентичным по Мадди. Он заторможенный
(неаутентичный), испытывает вину (неаутентичный), обращен в прошлое (неаутентичный)
и имеет ограниченное социальное окружение (опять-таки неаутентичный). К аргументам,
почему Форреста Гампа все же можно считать аутентичным, мы вернемся ниже.
В каких бы культурно-детерминированных формах идея подлинности
не возникала бы, ее сущностные (в противовес дескриптивным, внешним) характеристики
все-таки следует считать постоянными величинами.
Для Виктора Франкла аутентичность, подлинность возникала как
результат обретения смысла. По А.Н. Леонтьеву, именно личностные смыслы являются
«строительным материалом» образа мира человека [4]
, «по мнению Д.А. Леонтьева, «структурными составляющими личностями
выступают следующие смысловые структуры: личностный смысл…; смысловая установка…;
смысловая диспозиция…» (Д.А. Леонтьев. Структурная организация смысловой
сферы личности. Автореф. дисс. … канд. психол. наук. М., 1988)» [5] .
Стало быть, смысл (в широком смысле смысла: осмысленность,
структура личностных смыслов, смыслообразование и т.д.) – важная составляющая
аутентичности. Но просто ли смыслы человека задают (определяют, вносят вклад
в) его подлинность? «Осуществляя смысл, человек реализует сам себя. Осуществляя
же смысл, заключенный в страдании, мы реализуем самое человеческое в человеке»
– пишет Виктор Франкл
[6]
. Несколькими страницами ниже он приводит цитату из Ясперса:
«Человек становится тем, что он есть, благодаря делу, которое он делает своим» [7] . Позволю себе сделать следующий мыслительный скачок:
смысл тогда ведет к подлинности человека, когда выходит за пределы этого человека.
Обрести себя аутентичного – не в смысле лучшего, а в смысле подлинного
– можно только, потеряв себя. Здесь можно обратиться к текстам М.К. Мамардашвили,
А.А. Пузырея, но, раз уж мы начали цитировать Виктора Франкла, обратимся к
его работе еще раз: «Если человек хочет прийти к самому себе, его путь лежит
через мир» [8] . Такой же линии мышления придерживался Мартин
Хайдеггер, полагая трансценденцию как путь к аутентичности: «Хайдеггер призывает
сменить «вычислительный» способ мышления на рефлексивный, даже медитативный
(Gelassenheit). Возможность личностного роста, аутентичного (со-)участия зависит
от разрешенности базовых экзистенциальных вопросов, в первую очередь, отношения
к смерти. Хайдеггер говорит о качественной трансформации во время аутентичных
моментов и «движений» в личной экзистенции. Тем самым он выходит за рамки
рационального видения мира и вводит в рассмотрение трансперсональный контекст»
[9] .
Тема подлинности, аутентичности получила широкое отражение в
художественной литературе. Разумеется, в большей степени это относится к тем
писателям, которых принято называть экзистенциалистами. Герои Р.-М. Рильке
и Ж.-П. Сартра искали себя в бесконечном и давящем на них бытии. Л.Н. Толстой
и Ф.М. Достоевский, по сути, в каждом своем произведении задавались вопросом
о человеке. Но мне бы хотелось остановится на малоизвестном романе Милана
Кундеры «Подлинность» – отчасти именно из-за того, что его заглавие напрямую
соотносится с темой данного текста.
В этом тексте Милан Кундера следует своей давней формуле, которую
он реализует и других своих текстах. По сути, роман для Кундеры – определенная
площадка, на которой ставится эксперимент, название которого и выносится в
заглавие произведения (ср. другие романы: «Шутка», «Неспешность», «Бессмертие»
и т.д). На этот раз автор исследует человеческое лицо, настоящее и ненастоящее.
Герои романа, немолодая любовная пара, впадает в серию развенчаний образов
друг друга. Для каждого из них разрушается «подлинность» другого, но вместе
с ней и собственная «подлинность». И оказывается, что эти «подлинности» вовсе
не «подлинности», а «кажимости».
Любопытно, что в оригинале (роман написан на французском языке)
книга носит название L`identite, что, наверно, вернее перевести на
психологический язык как «идентичность» (хотя, по-видимому, не следует обвинять
переводчиков в неточности: слово «идентичность» вряд ли можно считать общеупотребимым;
это скорее, в русском языке, все же лишь психологический термин, и называть
им художественный роман вряд ли стоит). И разрушается у героев не подлинность,
аутентичность, а именно идентичность.
Различия идентичности и аутентичность существенны. В исследованиях,
посвященных первой проблеме, часто можно встретить фразы «конструируемая идентичность»,
«социальная идентичность», «этноидентичность» и др. В отличие от этого, аутентичность
вряд ли предполагает какое-либо определение, стоящее перед ним. Aутентичность, подлинность – это нечто,
стоящее за процессами и результатами самоидентификации; нечто, находящееся
за пределами образов «я» и их представленности другим. Именно поэтому, на
мой взгляд, аутентичности не следует быть категорией оценки. Идентичность
еще может быть оценена на предмет ее стабильности, силы, социальной репрезентабельности,
измерена в тех или иных степенях свободы и т.д. Можно говорить, что человеку
тесно в его идентичности, или наоборот, его идентичность превышает его самого,
его мир оказывается для него слишком объемным, он в нем теряется. Аутентичность
как некая доподлинность человеческой жизни вряд ли размерна. Возможно, это
некий привкус жизни, сама живость. И в свете этих размышлений, возвращаясь
к обещанному Форресту Гампу, именно он и становится живым, аутентичным, в
то время как его бодрые и позитивные «соседи по кино», открытые и решительные,
оказываются в большей своей части довольно иллюзорными.
В заключение добавим, что аутентичность – не свойство, не черта
и не способность личности. Аутентичность – не предмет собственности: это не
некое нечто, что может у человека быть, а может и не быть. Точно так же, как
подлинность – не свойство картины: она либо является подлинником, либо нет
(а вернее сказать, – чтобы оставить данную дискуссию незавершенной, – «либо
является другим подлинник»). «Смысл нельзя дать, его нужно найти» [10] , но найти – не означает найти и положить
в карман. В каком-то смысле следует говорить, что обретение смысла
– это становление им.
Поэтому подлинность – вряд ли характеристика человека или его
поведения (поэтому, как мне кажется, формулировки С. Мадди и кажутся несколько
пресными, ненастоящими). Если искать говорить в терминах умных слов и сложных
концептов, можно, конечно же, сказать, что аутентичность – это некое «модулирующее
квазисвойство» или «стержневая метадиспозиция». Однако такие слова вряд ли
прибавляют операциональности понятию, не говоря уже о понятности.
Мне думается, что «аутентичность», «подлинность» относятся скорее
к таким категориям (метасвойствам, квазидиспозициям), о которых следует не
столько говорить , сколько оговариваться. Как писал Юрий Буйда: «важно всегда
помнить утверждение Плотина в "Эннеадах": увидеть то, что выходит
за пределы этого мира, путем обычного размышления невозможно: "ум должен
как бы отпустить себя, не быть умом". Отметим важное – "как бы",
являющееся не банальной уступкой здравому смыслу, но существенным элементом
метода, соприродного самому искусству» [11]
. В каком-то смысле это «оговаривание» (примером которого могут
быть лекции и семинары А.А. Пузырея, осуществляющие «восхождение» к заявленной
теме, но никогда ее не добирающиеся), – метод любого размышления, претендующего
на собственное течение, вместо коренного решения вопроса. Потому что любое
окончательное означивание, по мысли Ф.И. Гиренка
[12]
, (поименование) прекращает размышления. Ясность, – т.е. состояние,
когда все вещи ясны: это – то, а это – это, – гибельна для философствования.
Именно недостаток (а точнее, почти отсутствие) имен, поименованностей, исчерпывающих
сущность своего предмета, нехватка слов о чем-либо дает нам возможность размышлять.
Возможно, поэтому, если мы и определим «аутентичность», пришпилим
ее булавкой к листу, то тем самым ее и потеряем. Так что, «любая мысль, которая
может быть выражена, может быть выражена ясно, а та, которая быть выражена
не может, о той следует молчать» [13]
.
Роман Пивоваров