Экзистенция есть пламя, постоянно плавящее и изменяющее наши теории.
Рональд Лэинг

 
 

+ БИБЛИОТЕКА / Эссе

 Аутентичность / 01 1970 03
АВТОР: Пивоваров Роман

 

Идея аутентичности (подлинности, истинности, неподдельности) проходит, по сути, красной нитью через большинство, если не все, концепций, относимых к корпусу экзистенциальной психологии. Тем временем, не во всех из них она приобретает понятийное оформление или становится термином теории.  Общим местом для экзистенциально мыслящих психологов и философов является сосредоточенность на актуальном бытии человека в мире, его экзистенции, которую можно определить как конкретную, биографическую, воплощенную жизнь конкретных людей, характеризуемых уникальностью и незаменимостью. «Экзистенциальная феноменология изучает экзистенции в терминах личностного вовлечения в ситуации в мире. Она направлена на пробуждение к особому способу жизни, обычно называемому аутентичным существованием (экзистенцией)» [1] . Таким образом, аутентичность – ключевая тема экзистенциальной психологии.

Возможно, наиболее полное освещение и теоретическую разработку аутентичность получила у Сальваторе Мадди, который поставил ее в центр представлений об идеальном развитии личности, и следовательно, в центр идеальных устремлений терапевта. Анализируя развитие личности, формирование жизненного стиля на позднем периоде развития молодого человека, С. Мадди выделяет несколько этапов. Под первым понимается «эстетизм», где освободившиеся от родительского давления и гнета молодые люди рвутся познать все прелести жизни. Однако не связывая себя обязательствами, он начинает вскоре чувствовать одиночество и стремится к совершенству в отношениях, собственных устремлениях и возможностях. Это, по С. Мадди, второй этап – стиль «идеализма». Наконец, «возникает идеальный в экзистенциальном смысле стиль жизни – аутентичность, или индивидуализм, который углубляется всю оставшуюся жизнь» [2] . Это происходит в результате принятия того неудачного опыта, с которым связано разочарование от несовершенства мира в конце второго этапа («идеализма»). 

В сердцевине экзистенциальной теории личности С. Мадди лежит различение аутентичного и неаутентичного человека. Под аутентичным человеком понимается неконформная, но, вместе с тем, ответственная личность. Определяя аутентичного человека и тем самым противопоставляя ему человека неаутентичного, С. Мадди отмечает следующиее их характеристики (в т.н. «Двадцати пяти тезисах экзистенциальной психологии»): «ценности аутентичной личности определены и нестандартны, а ценности неаутентичной личности размыты и стереотипны», «аутентичная личность подходит к межличностным отношениям дифференцированно, ищет и рассматривает разные их варианты, в то время как личность неаутентичная предпочитает не дифференцировать свои отношения с людьми», «аутентичные люди стремятся к близкому социальному взаимодействию, неаутентичные предпочитают поверхностные и дистанцированные отношения», «аутентичные люди активны и оказывают влияние, а неаутентичные – пассивны и подвержены воздействиям», «мысли и чувства аутентичных людей носят цельный и планомерный характер, у неаутентичных же – характер фрагментарный и бесцельный», и т.д. [3]

Знакомясь с этими определениями, содержащимися в «25 тезисах», трудно отделаться от желания подытожить высказывания Сальваторе Мадди словами о том, что есть люди плохие и хорошие; последние и зовутся аутентичными. Действительно, создается впечатление, что типология личности С. Мадди носит не столько психолого-теоретический, сколько ценностно-этический характер. Нетрудно заметить, что в образе аутентичной личности по Мадди заложены чаяния и устремления современной западной протестантско-демократической культуры мышления и жизни. Многих аутентичных личностей можно встретить в голливудских кинолентах: это честные, социально-адаптированные личности-герои, уважающие себя и других, готовые и близким и ответственным отношениям, равно как и испытаниям судьбы. Первый пример, который приходит в голову, – это герои американского киноактера Тома Хэнкса. Его герои в кинофильмах «Изгой», «Вам письмо», «Вечером в Сиэттле», «Зеленая миля» – конечно же, не рэмбо и не терминаторы, наоборот, люди со слабостями, но знающие и понимающие их, с глубоко индивидуальной и четко определенной иерархией ценностей, и проч., и проч., и проч. Таковы герои, пожалуй, во всех фильмах, за исключением, разве что, «Форрест Гампа».  Здесь главного героя вряд ли можно назвать аутентичным по Мадди. Он заторможенный (неаутентичный), испытывает вину (неаутентичный), обращен в прошлое (неаутентичный) и имеет ограниченное социальное окружение (опять-таки неаутентичный). К аргументам, почему Форреста Гампа все же можно считать аутентичным, мы вернемся ниже.

В каких бы культурно-детерминированных формах идея подлинности не возникала бы, ее сущностные (в противовес дескриптивным, внешним) характеристики все-таки следует считать постоянными величинами. 

Для Виктора Франкла аутентичность, подлинность возникала как результат обретения смысла. По А.Н. Леонтьеву, именно личностные смыслы являются «строительным материалом» образа мира человека [4] , «по мнению Д.А. Леонтьева, «структурными составляющими личностями выступают следующие смысловые структуры: личностный смысл…; смысловая установка…; смысловая диспозиция…» (Д.А. Леонтьев. Структурная организация смысловой сферы личности. Автореф. дисс. … канд. психол. наук. М., 1988)» [5] .

Стало быть, смысл (в широком смысле смысла: осмысленность, структура личностных смыслов, смыслообразование и т.д.) – важная составляющая аутентичности. Но просто ли смыслы человека задают (определяют, вносят вклад в) его подлинность? «Осуществляя смысл, человек реализует сам себя. Осуществляя же смысл, заключенный в страдании, мы реализуем самое человеческое в человеке» – пишет Виктор Франкл [6] . Несколькими страницами ниже он приводит цитату из Ясперса: «Человек становится тем, что он есть, благодаря делу, которое он делает своим» [7] . Позволю себе сделать следующий мыслительный скачок: смысл тогда ведет к подлинности человека, когда выходит за пределы этого человека. Обрести себя аутентичного – не в смысле лучшего, а в смысле подлинного – можно только, потеряв себя. Здесь можно обратиться к текстам М.К. Мамардашвили, А.А. Пузырея, но, раз уж мы начали цитировать Виктора Франкла, обратимся к его работе еще раз: «Если человек хочет прийти к самому себе, его путь лежит через мир» [8] . Такой же линии мышления придерживался Мартин Хайдеггер, полагая трансценденцию как путь к аутентичности: «Хайдеггер призывает сменить «вычислительный» способ мышления на рефлексивный, даже медитативный (Gelassenheit). Возможность личностного роста, аутентичного (со-)участия зависит от разрешенности базовых экзистенциальных вопросов, в первую очередь, отношения к смерти. Хайдеггер говорит о качественной трансформации во время аутентичных моментов и «движений» в личной экзистенции. Тем самым он выходит за рамки рационального видения мира и вводит в рассмотрение трансперсональный контекст» [9] .

Тема подлинности, аутентичности получила широкое отражение в художественной литературе. Разумеется, в большей степени это относится к тем писателям, которых принято называть экзистенциалистами. Герои Р.-М. Рильке и Ж.-П. Сартра искали себя в бесконечном и давящем на них бытии. Л.Н. Толстой и Ф.М. Достоевский, по сути, в каждом своем произведении задавались вопросом о человеке. Но мне бы хотелось остановится на малоизвестном романе Милана Кундеры «Подлинность» – отчасти именно из-за того, что его заглавие напрямую соотносится с темой данного текста.

В этом тексте Милан Кундера следует своей давней формуле, которую он реализует и других своих текстах. По сути, роман для Кундеры – определенная площадка, на которой ставится эксперимент, название которого и выносится в заглавие произведения (ср. другие романы: «Шутка», «Неспешность», «Бессмертие» и т.д). На этот раз автор исследует человеческое лицо, настоящее и ненастоящее.  Герои романа, немолодая любовная пара, впадает в серию развенчаний образов друг друга. Для каждого из них разрушается «подлинность» другого, но вместе с ней и собственная «подлинность». И оказывается, что эти «подлинности» вовсе не «подлинности», а «кажимости».

Любопытно, что в оригинале (роман написан на французском языке) книга носит название L`identite, что, наверно, вернее перевести на психологический язык как «идентичность» (хотя, по-видимому, не следует обвинять переводчиков в неточности: слово «идентичность» вряд ли можно считать общеупотребимым; это скорее, в русском языке, все же лишь психологический термин, и называть им художественный роман вряд ли стоит). И разрушается у героев не подлинность, аутентичность, а именно идентичность. 

Различия идентичности и аутентичность существенны. В исследованиях, посвященных первой проблеме, часто можно встретить фразы «конструируемая идентичность», «социальная идентичность», «этноидентичность» и др. В отличие от этого, аутентичность вряд ли предполагает какое-либо определение, стоящее перед ним. Aутентичность, подлинность – это нечто, стоящее за процессами и результатами самоидентификации; нечто, находящееся за пределами образов «я» и их представленности другим. Именно поэтому, на мой взгляд, аутентичности не следует быть категорией оценки. Идентичность еще может быть оценена на предмет ее стабильности, силы, социальной репрезентабельности, измерена в тех или иных степенях свободы и т.д. Можно говорить, что человеку тесно в его идентичности, или наоборот, его идентичность превышает его самого, его мир оказывается для него слишком объемным, он в нем теряется. Аутентичность как некая доподлинность человеческой жизни вряд ли размерна. Возможно, это некий привкус жизни, сама живость. И в свете этих размышлений, возвращаясь к обещанному Форресту Гампу, именно он и становится живым, аутентичным, в то время как его бодрые и позитивные «соседи по кино», открытые и решительные, оказываются в большей своей части довольно иллюзорными.

В заключение добавим, что аутентичность – не свойство, не черта и не способность личности. Аутентичность – не предмет собственности: это не некое нечто, что может у человека быть, а может и не быть. Точно так же, как подлинность – не свойство картины: она либо является подлинником, либо нет (а вернее сказать, – чтобы оставить данную дискуссию незавершенной, – «либо является другим подлинник»). «Смысл нельзя дать, его нужно найти» [10] , но найти – не означает найти и положить в карман. В каком-то смысле следует говорить, что обретение смысла – это становление им.

Поэтому подлинность – вряд ли характеристика человека или его поведения (поэтому, как мне кажется, формулировки С. Мадди и кажутся несколько пресными, ненастоящими). Если искать говорить в терминах умных слов и сложных концептов, можно, конечно же, сказать, что аутентичность – это некое «модулирующее квазисвойство» или «стержневая метадиспозиция». Однако такие слова вряд ли прибавляют операциональности понятию, не говоря уже о понятности.

Мне думается, что «аутентичность», «подлинность» относятся скорее к таким категориям (метасвойствам, квазидиспозициям), о которых следует не столько говорить , сколько оговариваться. Как писал Юрий Буйда: «важно всегда помнить утверждение Плотина в "Эннеадах": увидеть то, что выходит за пределы этого мира, путем обычного размышления невозможно: "ум должен как бы отпустить себя, не быть умом". Отметим важное – "как бы", являющееся не банальной уступкой здравому смыслу, но существенным элементом метода, соприродного самому искусству» [11] . В каком-то смысле это «оговаривание» (примером которого могут быть лекции и семинары А.А. Пузырея, осуществляющие «восхождение» к заявленной теме, но никогда ее не добирающиеся), – метод любого размышления, претендующего на собственное течение, вместо коренного решения вопроса. Потому что любое окончательное означивание, по мысли Ф.И. Гиренка [12] , (поименование) прекращает размышления. Ясность, – т.е. состояние, когда все вещи ясны: это – то, а это – это, – гибельна для философствования. Именно недостаток (а точнее, почти отсутствие) имен, поименованностей, исчерпывающих сущность своего предмета, нехватка слов о чем-либо дает нам возможность размышлять. 

Возможно, поэтому, если мы и определим «аутентичность», пришпилим ее булавкой к листу, то тем самым ее и потеряем. Так что, «любая мысль, которая может быть выражена, может быть выражена ясно, а та, которая быть выражена не может, о той следует молчать» [13] .

Роман Пивоваров



[1] Spiegelberg, H. (1960), The Phenomenological Movement. The Hague: Martinus Nijhoff. цит. по: «Феноменология в психоанализе» (Автор неизвестен) // Интернет-публикация.

[2] С. Мадди. «Смыслообразование в процессе принятия решений».  Пер. Е. Осина. Рукопись.

[3] Д.А. Леонтьев. Экзистенциальная психология. Лекционный курс.

[4] А.А. Леонтьев. Основы психолингвистики. М., 1997. Стр. 279.

[5] Там же. Стр. 280.

[6] В. Франкл. Человек в поисках смысла. М., 1990. Стр. 43.

[7] Там же. Стр. 59.

[8] Там же. Стр. 120.

[9] Феноменология в психоанализе. (Автор неизвестнен) // Интернет-публикация.

[10] В. Франкл. Человек в поисках смысла. М., 1990. Стр. 37.

[11] Ю. Буйда. Желтый дом. М., Новое литературное обозрение. 2000. С. 9.

[12] Ф.И. Гиренок. Метафизика пата. М., 1996.

[13] Л. Виттгенштейн. Логико-философский трактат.